21 октября в Карельской филармонии при поддержке Министерства культуры Российской Федерации в рамках программы «Всероссийские филармонические сезоны» прошел концерт Государственного камерного оркестра джазовой музыки имени Олега Лундстрема. Перед началом выступления мне удалось взять небольшое интервью у художественного руководителя коллектива Народного артиста России Бориса Фрумкина.
Честно говоря, чувствовала я себя неловко: артист был уставший и замерзший, а тут еще мое интервью вместо 30-минутного отдыха. Но Борис Михайлович сразу пресек мое нытье на эту тему, сказав, что успеет и чайком согреться, и со мной побеседовать.
- Год был тяжелый, - подытожил тему отсутствия возможности отдохнуть маэстро. – Очень насыщенный, и поэтому тяжелый – 100-летие Олега Лундстрема. Побывали с гастролями в Харбине, где в 1934 году был создан оркестр, теперь носящий его имя. А вот те города и страны, в которых выступали только за последние месяцы: Индия – Дели и Калькутта, Иркутск, Хабаровск, потом Москва – передохнуть, сегодня – Петрозаводск, сразу отсюда едем в Псков, Великий Новгород…
- Наверное, вы не помните своей жизни без джаза: отец – музыкант, игравший в джаз-оркестре Александра Цфасмана, одного из родоначальников советского джаза. Родители хотели, чтобы вы тоже стали джазменом?
- Отец не хотел ни в коем случае, чтобы я связал свою судьбу с джазом, и вот почему. После печально-знаменитой речи Жданова 1948 года, когда досталось и Шостаковичу, и Зощенко, и Ахматовой, а джазовые коллективы, «исполняющие западную музыку», подверглись гонениям, натерпелся и отец. Родители не хотели для меня повторения их судьбы. Ведь отношение советских властей к джазу негативным было всегда. Даже с началом «оттепели», когда репрессии против музыкантов были прекращены, критика продолжилась.
Здесь необходимо пояснить, что после публикации статьи о джазе Максима Горького, как «о музыке толстых», джазовая музыка в СССР была почти полностью запрещена. А это – 1928 год. Сами джаз-исполнители, вроде бы, не были под запретом, но их выступления перед публикой резко ограничивались и всегда находились под контролем. Советской пропагандой были придуманы высказывания, вроде такого: «сегодня он играет джаз, а завтра родину продаст». Но, пожалуй, самые сложные времена для джаза в СССР настали после упомянутой Борисом Михайловичем речи Жданова, в которой, в том числе, партийный функционер обвинил Дмитрия Шостаковича в «пресмыкательстве перед Западом». Великого композитора лишили звания профессора Московской и Ленинградской консерваторий, и вернуться к преподаванию он смог только через 13 лет. Что касается джаза, то власть рассматривала его не только как идеологически чуждое музыкальное направление, но и как форму «разлагающего влияния» на советских людей со стороны Запада.
- Насколько я знаю, с уходом сталинской эпохи закончились и гонения на джаз. После московского фестиваля молодежи и студентов даже зародилось новое поколение советских джазменов, к которому причисляют и вас. А после выступления на II Московском фестивале джаза, ваше имя гремит. Ваша «Самарская ярмарка» звучит отовсюду… Джазу в СССР наконец-то включили «зеленый свет»?
- С 1957 года гонения действительно закончились, но это не значит, что везде зазвучал джаз. Фестивали и концерты проходили под присмотром ВЛКСМ. Хотя хрущевская оттепель действительно дала импульс для появления целой плеяды джазменов. Я сам был настолько повернут на джазе, что провалил экзамены в консерваторию. (Это несмотря на то, что начал играть на фортепиано в пять лет, а музыкальную школу при Московской консерватории окончил с серебряной медалью – Авт.) На следующий год, правда, поступил, но уже на вечернее отделение – во-первых, тунеядство не поощрялось, а, во-вторых, что греха таить, в душе поселилось некое подобие страха. Но напрасно – поступил я с очень хорошим баллом.
А вообще, это не такая простая история. После провала я год прозанимался с выдающимся педагогом – Яковом Исааковичем Мильштейном, который поколебал мое несколько, тогда, небрежное отношение к занятиям классической музыкой. Этот год во многом изменил меня и как музыканта, и как пианиста.
С вечернего отделения меня забрали в армию, отслужив три года, я вернулся в консерваторию в класс к замечательному пианисту Рудольфу Кереру. Сам Рудольф Рихардович – уроженец Тбилиси, и до войны учился в тбилисской консерватории. Собирался переводиться в Москву, как очень одаренный пианист. Но в самом начале войны всю семью Керер репрессировали и переселили в Среднюю Азию, как и другие немецкие семьи. Как-то он рассказывал, что, вынужденный прекратить занятия музыкой, нарисовал на столешнице клавиши и так, без звука, продолжал заниматься. Вот такой был у меня педагог!
Но многое изменилось и во мне, и в моей жизни. Все-таки джаз победил окончательно…
- А как вы оказались в составе оркестра радио и телевидения?
- Это было как в сериале. Однажды я играл в кафе «Молодежное» - культовое место московской молодежи. Вдруг в зале появились Людвиковский, Гаранян и еще пара музыкантов из вновь создаваемого Оркестра радио и телевидения. Оказывается, они пришли специально меня послушать, и в конце вечера Вадим Николаевич (Людвиковский – Авт.) пригласил меня в оркестр. Фантастика!
Концертно-эстрадный оркестр Всесоюзного радио и Центрального телевидения – так он официально назывался – стал явлением среди советских биг-бэндов конца 1960-х годов. Но… в 1970 году Сергей Лапин сменил Николая Месяцева на посту председателя Госкомитета по радио и телевещанию. Сразу же была введена жесточайшая цензура, бородатым мужчинам запретили появляться в кадре, женщинам не разрешалось носить брюки. В 1972 году Лапин закрыл КВН, «Кинопанораму», а чуть позже разогнал оркестр Людвиковского.
Почти сразу же Георгий Гаранян и трубач Владимир Чижик создают ансамбль «Мелодия» при Всесоюзной Студии Грамзаписи фирмы «Мелодия». Весь состав, за исключением одного-двух человек, состоял из бывших участников разогнанного Лапиным оркестра. Успех «Мелодии» в СССР был невероятным, первая же пластинка разошлась тиражом в четыре миллиона.
По словам Бориса Михайловича, в коллективе было так заведено, что на гастроли с ансамблем в качестве руководителя всегда ездил Борис Фрумкин – не любил Гаранян работать на выезде. Поэтому, когда в 1982 году Георгий Арамович ушел из «Мелодии», Фрумкин просто продолжил делать то, к чему успел привыкнуть в поездках. Таким образом, став художественным руководителем и дирижером, Борис Михайлович оставался в этой должности до конца существования ансамбля – все 9 лет.
Помимо множества проектов, работы в кино и на радио, была одна замечательная страница: в 1988 году Борис Фрумкин с ансамблем «Мелодия» участвует в первой советско-американской постановке мюзикла на музыку Дюка Эллингтона «Настоящая леди». Маэстро Фрумкин объяснил, что в оригинале название звучит как «Sophisticated Ladies», и перевод его довольно двусмысленный: «sophisticated» – «изощренный» или «искушенный», а «леди» написано во множественном числе.
Это была совместная постановка с участием бродвейской труппы и джазового оркестра, ядром которого стала «Мелодия». В оркестр были приглашены американские джазмены: альт-саксофонист Норрис Тьерни, игравший в оркестре Дюка Эллингтона, и знаменитый трубач Джон Фэддис. С американской стороны дирижировал Френк Оуэнс, с советской – Борис Фрумкин. Спектакли проходили с огромным успехом – все 110 представлений: 70 – в Москве, Ленинграде и Тбилиси, а 40 – в Вашингтоне.
- Это был пик творчества для нас. Приехала бродвейская труппа. В те годы многое было удивительным, я, например, впервые увидел у ведущих поющих солистов микрофон-пуговку. А еще мы имели возможность наблюдать, как работают американские артисты. Поначалу вызвало удивление то, что все поют, танцуют, все это в хорошем темпе, и никто не задыхается.
Позже мы увидели, что артисты занимаются отработкой номеров до автоматизма по многу часов в день. И это ежедневно, в течение многих лет: потерял форму – потерял работу. Все репетиции под строгим контролем организаторов. Постановка шоу – это огромное количество репетиций.
Причем, это касается не только артистов – все специалисты, занятые в постановке, должны довести свои действия до совершенства. Я сам наблюдал, как осветитель попадал «кружочком» от луча света на артиста: работа продолжалась до тех пор, пока каждый раз «кружок» не стал попадать точно на свое место – ни миллиметра вправо или влево. Такие же требования были и к музыкантам: играть каждый раз в одном и том же темпе, иначе, начнут задыхаться танцоры степа.
Это было, пожалуй, самое счастливое время. Тяжелое, но счастливое.
Потом пришли 90-е годы, которые теперь принято называть «лихими». Развалилась страна, а с нею вместе и выстроенная, пусть и не на должном уровне, и с политическим давлением, но все-таки работавшая система жизни творческих коллективов. Вместе с гигантами социндустрии и небольшими производствами, прекратил свое существование блестящий ансамбль «Мелодия». Помыкавшись без перспективы выхода из ситуации, без постоянного заработка, Борис Фрумкин принимает решение переехать на постоянное место жительства в Германию.
- В 2006-м году у меня был совместный концерт с Юрием Башметом, организованный Михаилом Швыдким, – продолжает рассказывать Борис Михайлович. - Швыдкой тогда был директором Федерального агентства по культуре и кинематографии, и он «сделал мне предложение, от которого невозможно отказаться» – прямо, как в романе Марио Пьюзо. Это было место художественного руководителя Оркестра имени Олега Лундстрема, которое, после ухода Гараняна – просто невероятное совпадение! – было вакантно уже около года. Поначалу я не понял «размера катастрофы» и согласился. А, если честно, к тому времени я уже истосковался и по России, и по большой работе.
Понятно, что в Германии я не сидел без дела: намечались гастроли, работал в различных проектах, но думал, что буду успевать и то, и другое. Это теперь я знаю, что оркестр требует постоянного внимания, и в Германию я могу приехать, в общей сложности, месяца на два за год.
- Как-то все это, по вашим словам, получается вроде бы без вашего участия: и победы на джазовых фестивалях, и работа, и руководство лучшими музыкальными коллективами страны, и мировое признание как музыканта-аранжировщика, пианиста, дирижера, композитора…
- Знаете, в жизни встречаются такие люди-воины, которые будут добиваться своего, пробивать себе дорогу на вершину, венчающую карьеру. Я – не воин. И у меня была возможность в жизни сделать больше, но постоянно что-то мешало: то собственная лень, то влюбленность… Потом, я никогда ничего не просил – не по-булгаковски, мол, сами придут и все дадут: конечно же, никто не придет и ничего не даст – я просто ничего не просил у начальства. Но, если мне что-то поручали, то дело свое старался делать честно и хорошо. Может, поэтому мне и поручали руководство знаменитыми коллективами. И еще, конечно, я – везунчик, при таком ненапористом отношении к жизни, мог вообще ничего не добиться…
Оркестр имени Лундстрема отыграл концерт и, наверное, музыканты уже ехали в Санкт-Петербург, чтобы там, пересев в автобус, отправиться дальше в Псков, а в Большом зале Карельской филармонии как будто еще звучала музыка, и сохранялось тепло солнечного джаза. В нашей беседе Борис Михайлович обмолвился: «Очень жаль, что жизнь проходит, а только сейчас видишь, что надо и что не надо было делать. Можно многое сваливать на обстоятельства, но все, что нам удается оставить после себя, зависит только от характера. Наверное, характер – это и есть судьба».
Судя по всему, в характере маэстро очень много любви, которая согревает не только самого музыканта, рождая великолепную музыку, но и сердца окружающих.
Беседовала Марина Трубина