С музыкой Жукова Петрозаводск оказался знаком. В 2004 году Карельская филармония поддержала акцию газеты «Музыкальное обозрение», у нас прозвучал концерт для оркестра «10 взглядов на 10 заповедей», написанный десятью авторами по заказу газеты. Одним из авторов был Сергей Жуков.
И вот музыка этого композитора вновь звучит в Петрозаводске – Концерт для фортепиано и оркестра «Silentium» московского композитора Сергея Жукова. Солировала британская пианистка Элеонора Бекова, которой посвящено это сочинение. Мировая премьера концерта состоялась в 2001 году в Москве.
Газета «Филармония» начинает новый сезон с интервью, которое нам подарили гости – Сергей Жуков и Элеонора Бекова.
– Сергей, как бы вы представили себя тем, кто Вас не знает? Без помощи музыки и, желательно, в двух словах. Конечно, это, мало возможно, но если попробовать?
СЕРГЕЙ. Объем в два слова? Я есть. Я человек. Потом я композитор. Мои «коллеги по цеху», конечно, говорят: «Прежде всего, я композитор…». Ничего подобного! Все мы пришли в этот мир как люди, а потом уже распределяемся, у кого какая задача: кто композитор, кто пекарь, кто милиционер. А изначально мы – души Божьи. Моя задача – работать со звуком. Наверно, не жизнь слышать, а давать жизнь тому, что я слышу. Работа настоящего композитора, настоящего Художника, по большому счету, – это работа астрофизика, который смотрит на небо, на звезды, в то время, как все смотрят под ноги. Он стоит под несущимся потоком, слышит вибрации и переводит их в реальные звуки. Так и живу.
— А в чем миссия, творчество исполнителя музыки? В чем ваша миссия, Элеонора?
ЭЛЕОНОРА. Странно сказать, но — почти в том же, о чем говорил Сергей. Я тоже должна услышать, пропустить через себя и донести до слушателя некую гармонию, некие выстроенные и осмысленные звуки. И цель у меня та же: возвысить, поднять каждого человека над его обыденностью, сделать его счастливее. Конечно, принято думать, что исполнитель — в меньшей мере творец, чем композитор. Но, во-первых, эти два призвания неразрывны: композитор не может не быть исполнителем, а в исполнителе, пусть в разной степени, всегда, живет композитор. Во-вторых, любая интерпретация — тоже творчество, пусть втиснутое в партитуру, введенное в жесткие границы, но от этого не менее напряженное, — и она тоже немыслима без космического диктанта, пронизывающего нас не в меньшей мере, чем композиторов. Но я хочу вернуть вас к тому, что сказал Сергей. В его словах есть первостепенная правда: душевная работа всегда предшествует внешнему творческому акту, всегда сопутствует ему. Если эта душевная работа мелка, человек не станет ни композитором, ни исполнителем. Кажется, Николай Заболоцкий писал: «Поэт работает всем своим существом». То же и у нас, то же и во всех артистических профессиях, которые всегда не только профессии, они — служение. Наша обычная, обыденная, повседневная жизнь непрерывно поставляет душевный материал, находящий себе выход в творчестве.
— Какова она, ваша обыденная жизнь?
ЭЛЕОНОРА. Думаю, она похожа на жизнь всех людей искусства. Важный элемент в ней — труд. Говорят, лень — гигиена таланта. Может быть. Не отрицаю, что люблю светскую жизнь, рауты, балы, банкеты, нарядное аристократическое общество, в котором и мне случалось блистать нарядами и не только нарядами… Я люблю жить. Но главного это не заслоняет. А главное, среди прочего, требует дисциплины. Я очень организованный человек. Люблю всё держать под контролем, в первую очередь — себя. При этом я люблю людей, я очень общительна и деятельна. Обожаю играть, танцевать, встречаться с друзьями и коллегами, организовывать концерты. Не умею жить в полсилы. В учеников всю душу вкладываю.
– Несколько Ваших сочинений, Сергей, посвящено сестрам Бековым. Какова история Вашей творческой дружбы?
СЕРГЕЙ. Учились мы в Московской консерватории в одно время, в 1970-е годы, вместе с тремя сестрами. Потом пути разошлись, я никогда для них ничего не писал… Хотя был смешной случай: «чуть-чуть не написал» для виолончелистки, Альфии. Я учился на первом курсе консерватории, одними из первых сочинений были три пьесы для виолончели и фортепиано. Мой профессор Чулаки говорит: «Пьесы-то хорошие, пошли к Ростроповичу, у него студентов много, кого-нибудь даст». Мы входим в класс к Ростроповичу, у него как всегда полно народу. У меня тогда были длинные волосы, усы, я был сильно похож на Гоголя… «О, Гоголь к нам пожаловал!» – встретил меня Ростропович, «выдал» студентку… Альфии там не было, но могла там быть, она же тоже училась в его классе.
Прошло много лет. Трио сестер Бековых уехало в Лондон. Как-то они планировали играть с сэром Джорджем Шолти Тройной концерт Бетховена. Шолти говорит: «Хорошо бы добавить к программе еще какой-нибудь тройной концерт». А их и нет… Альфия приехала в Москву, стала интересоваться, кто из ныне живущих композиторов что пишет, и наш общий друг назвал меня. Она пришла ко мне, и мы договорились, что я напишу для них тройной концерт. Три года я писал этот концерт, который назвал «Мистерия», использовал в нем главную тему бетховенского концерта – в блоке, как один организм, оба концерта очень хорошо слушаются. Шолти посмотрел: «Замечательно, будем играть!» – но вскоре заболел и умер. В итоге концерт, посвященный сестрам Бековым, сыграл на «Московской осени» С.Скрипка со своим оркестром. После этого мы должны были оба концерта записывать. Где-то за месяц до записи звонит Элеонора: «Два концерта на одном диске не помещаются, срочно напиши для нас что-нибудь еще!» И мне пришлось меньше чем за месяц написать для них «Concerto Sacra», тоже тройной концерт, но камерный – для трио и струнного оркестра. Причем в нем я использовал имена трех сестер – в концерте сплошные монограммы.
– А потом Вы написали для каждой сестры по концерту?
СЕРГЕЙ. Пока я общался и работал с сестрами, все привело к тому, что я увидел их как три совершенно разных компонента одного единого целого. Я понял, что надо для них написать по концерту, замкнуть цикл. Таким образом, возник макроцикл из двух вечеров: это тройной концерт «Мистерия» и бетховенский концерт, которые идут в паре; и три концерта «Silentium» (фортепианный концерт), «Гефсиманская ночь» (для электровиолончели) и «День ангела» (скрипичный концерт). Последовательно начал писать, все заняло года четыре, максимум пять. Каждая из сестер приезжала в Москву и играла свой концерт на «Московской осени».
Три концерта – это три портрета сестер. «Silentium» – Элеонора, которая может сидеть в абсолютной медитации и может быть взрывной до максимума, на клочки все разорвать, поклониться и пойти домой; это звук и тишина. «Гефсиманская ночь» – Альфия, она вся в мистике. «Гефсиманская ночь» полностью прослеживает 26-ю главу Евангелия от Матфея; в этом сочинении нет оркестра, оно написано для электровиолончели, трио ударников, шести валторн, препарированного рояля и смешанного хора, причем каждый инструмент – герой легенды. Получился очень тяжелый концерт, музыка – страшная по воздействию. После премьеры я, наверно, недели две в себя приходил. После этого требовалась абсолютная перемена, и для Эльвиры я написал «День ангела» – четыре времени дня ангела, четыре бесконфликтные части. Так сложно было его писать! Негатив писать легко и просто, написать абсолютный позитив – очень тяжело.
– Элеонора, а Вы помните, как появился «Silentium»?
ЭЛЕОНОРА. Помню, что идея была спонтанной. Я мало отдыхаю, но тогда как раз поехала отдыхать в Испанию. Еду на машине по городу и вдруг почему-то вспоминаю о Сереже, которого давно не видела. Звоню ему из автомата при бензоколонке, говорю, как если б мы вчера расстались: «Сережа, напиши для меня концерт». Сказала — и забыла! Через полгода звонок: «Все написал, скоро "Московская осень", будем играть». Я ответила: «Хорошо» — и снова забыла. Через какое-то время снова звонок: «Через месяц играем, дирижер такой-то…» — «Как через месяц? А где ноты?» Кинулась искать, учила каждое утро — за две недели выучила и поехала в Москву.
— Каковы были первые впечатления от концерта?
ЭЛЕОНОРА. Я этот концерт осознала не сразу. Поначалу было только желание технически собрать все воедино. Сейчас я его заново учу, он звучит во мне. Спать ложусь — Жуков, встаю — Жуков! (смеется) Для меня он очень органичен, это — мой концерт.
– Сергей, на Ваш взгляд, дирижер Мариус Стравинский верно ли интерпретирует концерт?
СЕРГЕЙ. Да, и я очень доволен. С Мариусом я работаю не впервые. Мы с ним записывали в Вильнюсе с оркестром Сондецкиса «Concerto Sacra», и, когда мне нужно кому-нибудь продемонстрировать это сочинение, я беру концертную запись – Мариус ее абсолютно идеально сделал. Когда здесь, у вас, мы записывали I часть концерта «Silentium», я вдруг почувствовал, что для целого в кульминации требуется повторить два такта. Только что все было сыграно вдохновенно! Спрашиваю: «Мариус, можно еще раз?» «Конечно». Нет проблем! Не дай Бог попросить такое у дирижеров в Москве... Сразу скажут: «Уже идет запись, свободен!»
– А что об оркестре скажете?
СЕРГЕЙ. Интересно различие русских и западных оркестров. В русских оркестрах все учат композитора, как надо писать: «это неправильно», «это вообще нельзя сыграть», «нас учили играть по барабанам палочками, а не смычками». Все в минус, все в отказ: «Можно?» «Нельзя!» Приезжаешь на запад, там все по-другому: «Маэстро, вас это устраивает? Если не те смычки, мы другие возьмем!» А у нас… «Мы это не можем, это вы неправильно написали, это звучать не будет».
Знаете, что интересно здесь, у вас? Петрозаводский оркестр, наверно, один из первых российских оркестров на моей памяти, который не учит. У него очень деликатное отношение к музыке, к дирижеру. Прослеживается аналогия с западными оркестрами! Возможно, это «прививка» Мариуса, возможно, это до него было. Очень корректный оркестр! У Мариуса присутствуют, с одной стороны, дистанция, с другой стороны, доброжелательность, и эта мера одного и другого определяет отношения оркестра и дирижера.
–Наверняка в вашей жизни есть много забавных историй, связанных с выступлениями…
ЭЛЕОНОРА. Да уж случались — и еще сколько! Чего только не насмотришься и не наслушаешься в разных уголках мира. Жаль, я не веду дневника… Как-то мы с сестрами были приглашены как трио — уж не помню в какую страну, но точно, что в страну цивилизованную, и вообразите, в концертном зале, прямо над сценой — протекала крыша! На улице дождь, а оттуда капает — и прямо мне на спину. Буквально так: играю и жду, когда закончится эта китайская пытка. Вот где требуется самообладание, о котором я говорила, отвечая на ваш вопрос о природе мастерства исполнителя… Не хочу растекаться мыслью по древу. Всякое бывало.
СЕРГЕЙ. Элеонора не даст соврать: в партитуре концерта «Silentim» одна страница была переплетена задом наперед. Сыграли премьеру, записали, а обнаружили неправильную страницу только сейчас, у вас! Аналогичная история произошла с концертом «День ангела». На «Московской осени» за 10 минут до концерта ко мне подбегает ударник с бледным лицом: «Я дома забыл свою партию! Дайте мне партитуру». А у него большое соло на виброфоне в тишине. У меня была с собой партитура, толстенная, ее надо быстро вращать. И выяснилось, что в финале 20 страниц было переплетено наоборот, от конца к середине! Ударник пришел в ужас. Но сыграл.
– Элеонора, Вы упоминали учеников. Много их у Вас?
ЭЛЕОНОРА. Учеников — много. Преподаю в Итоне, в самой престижной аристократической школе Англии, которую, между прочим, и Мариус Стравинский окончил. Преподаю и дома. Планирую открыть частную музыкальную школу.
СЕРГЕЙ. А я непродолжительное время работал в консерватории и понял, что мне жаль своего времени. Я не могу выйти из консерватории, закрыть дверь и забыть обо всем. Ко мне ученики приходили домой, моя семья знала все их проблемы, мы слушали музыку. Потом есть еще педсоветы, журналы… Я год не сочинял! Такая обуза! И, когда летом, в каникулы, я упал и сломал руку, то решил, что это – знак. 1 сентября пришел в консерваторию с гипсом, и отказался продлевать контракт. Освободилось время, пространство – я счастлив. Время от времени мне звонят разные люди, просят проконсультировать. Консультирую с большим удовольствием, мне это интересно, когда я имею возможность не думать о результате.
ЭЛЕОНОРА. Между прочим, я раньше не хотела преподавать, не любила этого занятия, не понимала сестер, которые преподавали. Но как-то после концерта в Лондоне ко мне подошла русская мама с мальчиком лет шести и попросила его послушать. Я отказалась. Через месяц она позвонила опять. Мне понравилась ее настойчивость, я согласилась, они приехали из другого города, я послушала мальчика, но похвалить не смогла. Через полгода опять звонок… Тут я задумалась и — прямо как Сергей со своим переломом — почувствовала, что это знак свыше: нужно мальчика брать. Сейчас ему 14 лет, до сих пор у меня занимается: сдал все 8 грейдов (ступени музыкального образования в Англии — ред.), выиграл стипендию в Итоне… Тогда-то меня и позвали преподавать в Итон… пришлось пойти (смеется). Сейчас преподаю в Итоне с удовольствием. Детей надо уметь чувствовать, и я их чувствую. Почти каждый ребенок талантлив. Важно направить его, вдохновить. Сейчас я вошла во вкус, собираюсь свою школу открыть — а раз собираюсь, значит, и открою; у меня слово не расходится с делом. Нужно будет купить рояли… Студия — не частный дом: у меня-то дети приходят и сразу лезут к котам, а те прячутся… Сами понимаете!
– У Вас много котов?
ЭЛЕОНОРА. Было три, теперь два — Ирек, в честь Ирека Мухамедова, и Вацик, в честь Вацлава Нижинского. Был еще Мишка, в честь Барышникова, да умер. Коты — воплощенная грация, не правда ли? Ну, вот я и устроила у себя дома бесплатный балет без режиссуры. … Представляете: звонят из ветеринарной клиники и говорят: «У Барышникова нет прививки, а Нижинский в порядке!»… Но британцев такими именами не смутишь. Тут как раз принято подыскивать своим питомцам что-нибудь экзотическое и непроизносимое. Помню скаковую лошадь по имени Тютчев, и другую, по имени Пилсудский. Для рядового британца все эти имена совершенно нейтральны: тут никто не слышал о Тютчеве или Нижинском…
– То есть, у вас страсть к балету?
ЭЛЕОНОРА. Я много читаю о балете, но современный балет, по правде сказать, не очень люблю, — предпочитаю классический… В нем есть чистота, высокое мастерство, совершенство. Я вообще много читаю. Люблю биографии русских знаменитостей — поэтов, писателей, художников и артистов, особенно тех, что жили в Париже в период второй эмиграции, — Бунина, Шаляпина, Тэффи, Коровина. Не брезгую жизнеописаниями британских королей, потому что Британия, Англия, — страна очень интересная, ведь нужно признать, что именно здесь сложилось то, что считается нормой и в мировой политике, и в мировой культуре.
– Элеонора, Петрозаводск, наверное, единственный город, для жителей которого Вы – мама Мариуса Стравинского. Ощущаете ли Вы это?
ЭЛЕОНОРА. Вы знаете, нет. Мы никогда не акцентировали наше родство, я стараюсь не говорить, что он мой сын. Когда спрашивают «Почему?», в шутку отвечаю, что не хочу передавать ему по наследству своих врагов. Но на самом деле он должен идти своей дорогой, отдельно от меня.
– Как Вы отнеслись к решению Мариуса стать дирижером?
ЭЛЕОНОРА. Мариус — личность. С девяти лет, с тех пор, как он оказался в Лондоне, он все решения принимал сам. Я в этом не участвовала. Даже когда он был маленький, он сам все решал. Например, он занимался в школе Иегуди Менухина, через два года пришел и сказал: «Я в этой школе учиться не хочу». Выбрал Итон. Тогда я была занята, своей карьерой — «Итон так Итон». Сейчас я сама преподаю в Итоне и знаю, что это такое: престижнейшая в мире школа, государство в государстве, оттуда вышло 17 премьер-министров, куда королева приезжает… Мариус учился в одно время с принцами. Помню, я приезжала к сыну, а в кустах - охрана.
– Какая ваша черта передалась Мариусу?
ЭЛЕОНОРА. Трудно сказать. Тешу себя мыслью, что — талант… если талант можно назвать чертой характера. Если же говорить о стиле поведения, то Мариус умеет держаться с большим достоинством, умеет быть значительным без бахвальства. Он деликатен, обходителен, дружелюбен, но при этом сдержан.
— Скромен?
ЭЛЕОНОРА. Да, если понимать это слово в его первоначальном смысле, не в теперешнем. Сейчас скромным называют человека, который сидит в углу и молчит, потому что ему нечего сказать. К артисту, к художнику это слово неприменимо. Не подходит оно и к Мариусу. Он сдержан — потому что ему есть что сдерживать в себе. Его творческие амбиции колоссальны, и в этом, конечно, нет ничего дурного. Наоборот, это здорово! Какой же художник скромен, когда он грезит о своих свершениях?
– Не жалеете, что приехали в Петрозаводск?
ЭЛЕОНОРА. Ничуть! Рада, что смогла приехать. Мне было интересно посмотреть на Мариуса, понять, как он тут себя чувствует. Петрозаводск мне понравился. Когда я уезжала из Лондона, люди не сразу понимали, куда я еду. — «В Петрозаводск? Где это? Зачем в такую глушь?» Не все же знают, что в Петрозаводске десятилетиями находили себе пристанище лучшие деятели ленинградской культуры, потерявшие места из конъюнктурных соображений. Отвечала я коротко: «Еду играть, там хороший оркестр». — «А-а, это там, где главный дирижер Мариус Стравинский?». — И все сразу вспоминают. Мои друзья-британцы уже научились выговаривать название вашего города.
– Спасибо за беседу и концерт. Будем рады видеть Вас снова!